Солдат «Бессмертного Полка»

Мой дедушка, мамин отчим, умер довольно давно, тридцать четыре года назад. Тут бы мне, как человеку немногим за сорок, логично было сказать «поэтому я его почти и не помню», но нет. Прекрасно помню, потому что очень его любил, как и он меня, и вообще, мы с ним были были большие друзья, не разлей вода.
Скромный и незаметный пенсионер, бывший водитель дряхлого «газончика». Периодически получавший от бабушки «чертей» за приныканный в рукаве фуфырик беленькой, и смущенно улыбавшийся при этом. Совсем не героического вида, а именно что шофёрского, очень простецкого, вполне станичного. Как у всех.

Зов предков

Здесь всё до сладкой боли знакомо и всё привычно с самого раннего, беспамятного детства. Дантово ущелье, долина Очарования, сталактитовая Фанагорийская пещера, буковые рощи, мшистые песчаниковые скалы, торопливые ручьи, лесистый хребет Котх — всё это милые сердцу предгорья такого яростно прекрасного Северного Кавказа. Пускай сам я появился на свет уже не на Кубани, а немного северо-западнее, но здесь родились, жили, любили, воевали и работали как минимум шесть поколений моих предков — еще со времен Кавказской войны середины XIX века, а могилы многочисленных родственников на маленьком местном кладбище — пожалуй, и за полдня не обойти.

И тропинка, и лесок, в поле каждый колосок — всё родное, всех узна́ю, да и они меня тоже, пусть подчас и с трудом, после стольких-то лет разлуки. Топаю с рюкзаком за плечами сквозь лес, вдоль игривого и прозрачного, как хрусталь, Аюка — пить можно прямо из реки даже в наши дни, вода чистейшая — и то и дело оглядываюсь.

О памяти

Прожив всю жизнь в одном городе, ты не ощутишь перемен, постепенно, но неумолимо происходящих с ним — собственно, как и с тобой самим, и потому с годами ваше с ним прошлое будет бледнеть и стираться из памяти постепенно, практически синхронно.

Ночное

На блеклом клеёнчатом столе — полупустые двухлитровки из-под пива «Дон» вперемежку с бесцветной низкорослой «Путинкой», тарелка с холодными котлетами, сало, зелёный лук, варёные яйца, чёрный бородинский хлеб, вразнобой шумят хмельные голоса, мутноватая жёлтая лампа — на проводе без плафона.

Подрагивающее, нерезкое изображение сдвигается в сторону, фокусируясь на двери. Кое-как попадая непослушными ногами в глубокие галоши в полутёмных сенях, кубарем ссыпаешься с крыльца, чудом сохраняя вертикальное положение. Несколько нетвёрдых шагов прямо вперёд — забурившись в некошеную траву, тормозишь, расстёгиваешь молнию. Встряхиваешь гудящей головой.

Тишина.

Не шумят моторы, клаксоны, визгливые тормоза маршруток и психические соседи сверху.

Зато лениво побрехивают вдали собаки, у околицы сонно всхрапывает соседский мерин. Пахнет сеном, дымком и едва слышно — коровами.

Ой-вэй, неужели где-то там, далеко-далеко, в другой вселенной, существуют кафельные полы и белоснежные унитазы?))

Пьяно щурясь от удовольствия, вскидываешь голову, а там…

Миллионы, даже миллиарды звёзд. Голубых и красных, пульсирующих и ровно светящихся. Суетятся кометы, болиды, квазары и прочие небесные галактики. А наискосок по всей этой бешеной красоте — Млечный путь.

Так и стоишь с незастёгнутыми штанами, покачиваясь, хмелея от красоты и покоя южной ночи, блаженно улыбаясь в сверкающее бриллиантами небо.

Знакомьтесь, это Кубань.

Чердак

В детстве, когда я жил на Северном Кавказе, в бабушкином доме был чердак.

На него в то время, кроме меня, почти никто не лазил, бабушке в её возрасте было уже трудновато взбираться по шаткой приставной лестнице. Поэтому я этот чердак решительно  оккупировал в практически единоличное владение. 

Знойным летом он не пользовался спросом: солнечное сандалетно-голопузое детство стремглав летело и бурлило по неасфальтированным станичным улицам, к лесу, горам, затем к игривой каменистой речке, с мячом, рогаткой, удочками, великом, за компанию с такими же неугомонными сверстниками.

То ли дело — ближе к осени, когда заряжали затяжные дожди.